Раздел II. ЛИДЕРСТВО. ПОПЫТКИ СОЗДАНИЯ БИПОЛЯРНОГО ПОРЯДКА В РЕГИОНЕ (1945-1969 гг.)

Глава 4. САН-ФРАНЦИССКИЙ ПОРЯДОК И ЕГО ОСОБЕННОСТИ (1951-1959 гг.)

1. Изменение представлений СССР и США о путях укрепления региональной стабильности

Взгляды на источники неустойчивости региональной ситуации

      Социальные интересы играли в Восточной Азии свою роль. Как и в Европе, национальный фактор переплетался с экономическим. Но в Европе национализм изжил себя в годы мировой войны в той мере, в какой сама война была его порождением; в Восточной Азии после 1945 г., напротив, возникла мощная националистическая волна. Эта была третья из «длинных волн национального самоопределения», если считать двумя первыми катаклизмы строительства национальных государств в Западной Европе в XIX в. и «восточноевропейский передел» по завершении первой мировой войны. Подъем национализма в Азии придавал межгосударственному взаимодействию в ней типологически иной характер.

      Корейская война ускорила поляризацию по оси «США - СССР». В начале 50-х годов в странах Запада утвердилось мнение о необходимости структурно закрепить соотношение позиций, которое сложилось в результате пяти-семи послевоенных лет. Расстановка сил в целом была ясна. СССР и США, как показало их поведение в ходе конфликта в Корее, были напуганы возможностью прямого столкновения и не доверяли друг другу.

      Обе державы находились в трудном положении. В отличие от Соединенных Штатов, где власть на заключительном этапе войны перешла в руки более молодого поколения, в СССР сохранялась диктатура И.В.Сталина. Его представления о взаимоотношениях с США были формированы годами советско-американского союзничества. Действия Г.Трумэна в Центральной и Восточной Европе (план Маршалла, сохранение западно-берлинского анклава среди восточно-германской территории) могли казаться И.В.Сталину посягательствами на обещанную Москве и оплаченную ее потерями «сферу безопасности». Подобно О. фон Бисмарку, советскому лидеру были знакомы «кошмары коалиций» - тем более, что образование НАТО подтверждало склонность Запада к их созданию. Советское видение мира при И.В.Сталине складывалось под влиянием его предубеждения перед войной с США и одновременно неприятия идеи диалога с ними. Стремление избежать большой войны сочеталось с признанием возможности расширять - за счет поддержки зарубежных компартий - сферы советского влияния. Создание в 1947 г. Информационного бюро коммунистических и рабочих партий (Коминформа) было воспринято на Западе как реанимация традиций экспорта революции.

      По сравнению с советскими, руководители США в последние годы власти Г.Трумэна (уступившего ее республиканцам после выборов в ноябре 1952 г.) находились в более благоприятном положении в том смысле, что их политика опиралась на ясную концепцию «сдерживания», менять которую американское руководство не собиралось. Эта концепция была сформулирована в 1948 г. в директиве Совета национальной безопасности N 68 и подразумевала стремление вынудить Советский Союз ограничить зону своего контроля рубежами его государственных границ по состоянию на 1947 г.¹ Как отмечает Д.Шамбо, правительству США в самом деле «показалось, что 'международный коммунизм' начал свой марш, и доктрина Трумэна была приложена к Азии, чтобы сдержать его там»².

      Корейская война не только показала ограниченность возможностей «сдерживания», но и продемонстрировала отсутствие у США четких представлений о сфере американской стратегической ответственности. Необходимо было определить ее границы и довести до СССР решимость США защищать американские интересы в ее рамках. Осуществлению этой задачи были посвящены усилия Г.Трумэна в 1951-1952 гг. Этот курс соответствовал закреплению биполярности, начало которой было положено в 1949 г. созданием НАТО. Но установка на разграничение сфер интересов США и СССР не получила развития в силу краткости оставшегося срока пребывания Г.Трумэна у власти.

      Республиканцы, принявшие власть в январе 1953 г., отошли от «сдерживания». Вступление в должность Д.Эйзенхауэра повлекло за собой пересмотр внешнеполитических приоритетов, во многом связанный именно с событиями в Китае и Корее. Ревизия старых ориентиров проходила по трем направлениям: отказ от абсолютизации значения событий в Европе [1]; усиление внимание к обеспечению безопасности самих Соединенных Штатов [2]; активизация политики в Азии [3]³. В американской элите вызрело понимание того, что послевоенный мир перестал зависеть только от стабильности в Европе. Вопрос об усилении роли США следовало, в таком случае, рассматривать в масштабах Евразии. Тем большие опасения вызывал Советский Союз, распространивший свое влияние далеко на запад и восток от своей исторической территории. Эти страхи породили идею окружить СССР по периметру внешних границ сфер его влияния⁴.

      Колебания в поведении Советского Союза в ходе войны в Корее были замечены и демократами, и республиканцами. Но окружение Г.Трумэна, считая корейский конфликт результатом не только коммунистических происков, но и своей непоследовательности, стремилось преодолеть неустойчивость региональной подсистемы за счет более строгого разграничения сфер интересов СССР и США, а команда Д.Эйзенхауэра в первый период пребывания у власти исходила из предположения о возможности заставить Советский Союз отступить.

      Имелось в виду, что поскольку СССР уклоняется от конфликта, то выдвигая американское присутствие к рубежам зоны советских интересов, можно побудить Москву «отойти вглубь». На эту посылку опиралась доктрина «отбрасывания» (roll-back) коммунизма, которой пыталась обогатить американскую политику новая администрация. Сочетание наступательности и внимания США к восточно-азиатским делам привело к тому, что начиная с 50-х годов проблематика мировой периферии стала превращаться в основной источник советско-американских противоречий. Дело усугубилось кадровыми перестановками. В 1953 г. Д.Эйзенхауэр назначил на пост председателя ОКНШ адмирала Артура Рэтфорда, известного своими «азиоцентристскими» взглядами в том смысле, как их понимали правые республиканцы. Став одним из главных советников президента по военным вопросам, он, как утверждает М.Галиччо, в течение только 1953 г. трижды рекомендовал применить в Азии ядерное оружие⁵.

      Не только личностные характеристики определяли рост советско-американских трений. Важнее были идейно-теоретические основания. Весной 1953 г. в Советском Союзе произошла смена руководства. На первой позиции утвердился Н.С.Хрущев, с именем которого связана массированная волна духовно-политического ревизионизма в контексте критики культа личности И.В.Сталина и отказа от одиозных догм внешнеполитической теории сталинизма (неизбежность новой мировой войны и т.д.). Началась разработка новой программы КПСС. Хотя она была принята ХХII съездом только в 1961 г., основные ее положения сложились уже в середине 50-х годов. Был сформулирован тезис о трех силах мирового революционного процесса - мировой системе социализма, рабочем движении в капиталистических странах и национально-освободительных силах в развивающемся мире⁶. Национализм был провозглашен союзником СССР. Это был важный доктринальный сдвиг, указывавший на стремление Москвы «разыграть национальную карту» аналогично тому, как приблизительно в те же годы, но с явно меньшим успехом, это пытались делать США.

      На протяжении большей части 50-х годов между СССР и США существовал значительный разрыв в оценках причин региональной нестабильности. Соединенные Штаты рассматривали как ее источник коммунистическую экспансию. Они не делали различия между политикой отдельных коммунистических стран, считая действия всех коммунистических групп в Азии подконтрольными Москве. Американская политика исходила из завышенного представления о шансах перерастания локальных конфликтов с участием левых движений в войну с СССР. Отсюда следовала неадекватность американских реакций на действия КНР, демонизация «подрывной» роли Китая в регионе. Между тем, дестабилизирующим был прежде всего сам подчеркнуто наступательный характер американской политики, блокировавший возможность повысить устойчивость обстановки путем переговоров с коммунистическими странами.

      Советский Союз вообще не поднимал вопрос о стабильности как таковой, очевидно, считая его теоретически несовместимым с тезисом о продолжении мирового революционного процесса «в иных формах». Подразумевалось, что неустойчивость региональных отношений отражает неустойчивость «мирового капитализма», проигрывающего соревнование «социалистическому лагерю» и предпринимающего «лихорадочные попытки повернуть колесо истории вспять». В этом смысле нестабильность воспринималась как неотъемлемая часть мировой политики.

      Но отношение к нестабильности в ее революционных проявлениях как к норме международных отношений в теории не исключало стремления СССР поддерживать стабильность на практике, если это соответствовало советским интересам. Советский Союз стремился к взаимопониманию с США. Главными принципами подхода СССР к отношениям с Вашингтоном были: уход от прямого столкновения, кроме как в случае нападения на территорию СССР или стран Варшавского договора; отказ от эскалации региональных конфликтов, способных перерасти в общий конфликт с США; диалог по основным международным проблемам; укрепление биполярности как средства закрепить преобладание СССР и США в региональных делах и мировой политике в целом. В политике Москвы выработался двухуровневый подход к стабильности: стремление придать устойчивость отношениям с Вашингтоном на глобальном уровне сочеталось с возможностью опосредованно противостоять Соединенным Штатам в региональных конфликтах. Можно указать на сходство этой логики с той, что была положена в основу принятой в 60-е годы в США концепции «гибкого реагирования», первые работы в ключе которой были опубликованы в годы правления Д.Эйзенхауэра и стали реакцией испуга на присущее его первой администрации «снижение» политико-психологического барьера против применения атомного оружия⁷.

Возникновение сети «перестраховочных» договоров против Японии

      Геополитический сдвиг, вызванный выпадением Китая из зоны влияния США, создал необходимость восстановить устойчивость региональной подсистемы в условиях, когда уже было нельзя рассчитывать на сотрудничество с Пекином и даже приходилось преодолевать его противодействие. Взаимное раздражение между СССР и США, в годы корейской войны переросшее во враждебность, утвердило американскую администрацию во мнении об уместности решений о региональном устройстве, принятых без участия СССР.

      1951 год в структурном отношении был для региона рубежным. С него начался период интенсивного формирования региональных союзов двустороннего и многостороннего уровня, своего рода «блокомания», характерная для 50-х годов. На сентябрь 1951 г. в Сан-Франциско была назначена конференция для подписания мирного договора с Японией. Одновременно США намеревались заключить с Токио двусторонний договор об основах отношений. Процесс нормализации отношений с Японией был главным звеном в цепи усилий, призванных восполнить «потерю Китая». Хотя полностью это было вряд ли возможно, новая Япония могла стать важным партнером США. Поворот в партнерству с Японией был концептуально значимым. А.Ириэ справедливо заметил, что об ялтинском порядке применительно к региону после 1951 г. можно говорить условно, так как в том виде, как он обсуждался в Ялте в 1945 г., этот порядок базировался на идее «сильного Китая», а Сан-Францисский порядок, каким он оказался на самом деле, строился вокруг неугрожающей, подконтрольной в военном отношении и экономически сильной Японии.

      Как отмечалось, мирный договор с Японией в конце 40-х годов не мыслился американскими политиками в отрыве от других договоренностей, призванных образовать правовую базу для американского присутствия в Восточной Азии. «Япония как единственная индустриальная страна Азии считалась вероятным объектом советских агрессивных посягательств, - отмечает Р.Скалапино, добавляя с меньшим пафосом, но откровенно, - кроме того, американские должностные лица считали ее жизненно важным звеном и северным устоем островного периметра обороны США вдоль континентальной Азии»⁸. В официальных документах взгляды выражались более категорично. «Безопасность Японии настолько важна для позиций США в зоне Тихого океана, что Соединенные Штаты будут сражаться, чтобы предотвратить захват или установление контроля враждебных сил над любой частью Японии»⁹, - подчеркивалось в меморандуме СНБ. И далее: «Сильная, стабильная и независимая Япония, восстановленная для влиятельной роли в Азии, могла бы стать наиболее эффективным азиатским союзником Соединенных Штатов»¹⁰.

      Но урегулирование с Японией было невозможно без взаимопонимания с некоммунистическими государствами, пострадавшими от японской агрессии и опасавшимися восстановления ее мощи в будущем. Эти страны настороженно воспринимали мысль о «возвращении Японии в содружество наций» и не во всем принимали идею будущего американо-японского двустороннего договора - тайны из его подготовки не делалось. Поэтому, разрабатывая проекты партнерства с Токио, США готовились и к заключения антияпонских договоров с Австралией, Новой Зеландией и Филиппинами.

      Главный из них, Договор безопасности между Австралией, Новой Зеландией и США (АНЗЮС), был подписан 1 сентября 1951 г. в Сан-Франциско. Он предусматривал взаимодействие сторон в опасных ситуациях: согласно ст. 3 стороны должны были консультироваться между собой по поводу возможных угроз, а согласно ст. 4 они обязывались «действовать с тем, чтобы противостоять общей угрозе в соответствии с конституционными процедурами каждой стороны». Участники договора признавали, что «вооруженное нападение на одну из сторон в зоне Тихого океана представляло бы опасность для его собственного мира и безопасности»¹¹. Хотя в тексте не было прямого указания на Японию как потенциальный источник угрозы, с точки зрения Австралии и Новой Зеландии, он гарантировал их именно против нее - такова была цена согласия этих стран поддержать США в вопросе мирного урегулирования с Токио.

      Договор АНЗЮС послужил образцом для всех последующих военных договоров США в азиатско-тихоокеанском регионе, и поэтому cтоит остановиться на нем подробнее. Это был относительно «слабый» договор, если за стандарт «сильного» считать, например, договор НАТО. Данное обстоятельство проявлялось в неопределенности механизма «запуска» договора. В тексте Североатлантического пакта (ст. 5) прямо говорится: «...Вооруженное нападение на одну или более сторон в Европе или Северной Америке будет считаться вооруженным нападением на всех их вместе; ...и если такое вооруженное нападение произойдет, то каждая из сторон ... окажет помощь стороне или сторонам, подвергшимся нападению посредством немедленного (курсив - А.Б.) принятия индивидуально или совместно с другими сторонами мер, которые окажутся необходимыми, включая применение вооруженной силы...»¹² Ничего подобного в договоре АНЗЮС нет. Есть лишь упоминание о необходимости принятия неких мер для «противостояния» агрессии.

      Договор НАТО предусматривает немедленные действия стран-участниц, тогда как договор АНЗЮС отсылает к конституционным процедурам, предусматривающим в демократических странах сложный процесс принятия решений о направлении войск за рубеж или ввода их в действие в случаях, когда речь не идет о нападении на национальную территорию самого государства, принимающего решение. Договор АНЗЮС не был, конечно, просто консультативным пактом. Но он вряд ли мог служить орудием агрессии без длительной, непростой и заметной извне подготовки как в организационном, так и политико-юридическом отношении. Он только, по сути дела, гарантировал обязательство США вступить в обсуждение конкретных форм военного сотрудничества при возникновении опасности. Вместе с тем, он связывал Австралию и Новую Зеландию обязательством, как минимум, оказывать вспомогательную поддержку Соединенным Штатам в случае конфликта на Тихом океане или в Тихоокеанской Азии.

      Важно, что договор (ст. 5) определял в качестве объектов, подлежащих защите, не только национальную территорию, но и вооруженные силы, морские и воздушные суда стран-участниц в зоне Тихого океана, включая, как явствовало из преамбулы, американские войска, расположенные на Филиппинах, в Японии, на архипелаге Рюкю и в других районах «на японской территории и вокруг нее», где они могли быть размещены в интересах поддержания мира и безопасности в «зоне Японии»¹³. Как представляется, с таким расширительным толкованием сферы действия договора и была связана его юридическая аморфность. Стремясь заручиться поддержкой США, Австралия и Новая Зеландия одновременно с полным основанием (в условиях продолжавшейся войны в Корее) опасались быть втянутыми в конфликт, участие в котором не соответствовало их устремлениям.

      Нейтрализация подозрений некоммунистических стран в отношении Японии не решила для США всех проблем. Москву так же беспокоила перспектива американо-японского союза. Советский Союз возражал против отстранения его представителей от выработки текста договора, отказа США пригласить в Сан-Франциско делегацию КНР. США рассчитывали, что СССР вообще откажется от участия в конференции, но они не исключали и обратного. Предвидя попытки Москвы добиться изменения текста договора непосредственно в ходе заседаний, США проделали огромную работу по предварительному согласованию своего проекта со странами, приглашенными к подписанию договора.

      С сентября 1950 г. деятель республиканской партии (будущий государственный секретарь) Дж.Ф.Даллес по поручению администрации демократов в течении почти года ездил по азиатским, европейским и американским столицам, где уточнялись и переделывались положения документа¹⁴. К открытию заседаний основная часть пожеланий участников была учтена, и призыв СССР начать обсуждение текста заново поддержки не получил. Столкнувшись с бойкотом, Советский Союз подписывать мирный договор отказался, на много лет заблокировав возможность полноценной юридической нормализации отношений с Японией. Из 52 стран, участвовавших в Сан-Францисской конференции 4-8 сентября 1951 г., договор не подписали СССР, Польша и Чехословакия. Ни КНР, ни Тайвань на конференцию приглашены не были, поскольку все страны-участницы поддерживали отношения с разными китайскими режимами, и появление представителей только одного «из Китаев» могло вызвать нежелательные разногласия. Индия не прислала своего делегата, сочтя условия проекта слишком суровыми по отношению к Японии, а Бирма не направила своего представителя, найдя их, напротив, слишком мягкими.

      Мирное урегулирование с Токио устранило препятствие для заключения американо-японского договора о гарантии безопасности, который был подписан на следующей день после мирного¹⁵. Как и предполагалось, он предусматривал делегирование Японией Соединенным Штатам права защищать ее. По прилагавшемуся к договору административному соглашению США получили право размещать вооруженные силы в Японии и вокруг нее, если это было необходимо для обеспечения мира и безопасности на Дальнем Востоке.

      Следующим, после АНЗЮС, шагом, уравновешивающим американо-японское партнерство, было подписание в конце 1951 г. Договора о взаимной безопасности между США и Филиппинами. Он был идентичен договору АНЗЮС. Американо-филиппинский договор о взаимной безопасности составлял единый комплекс с Договором об основах отношений между двумя странами от 4 июля 1946 г., который (ст. 1) оговаривал право Вашингтона использовать базы на Филиппинах «в интересах взаимной защиты США и Филиппинской Республики»¹⁶.

      Таким образом, в последние годы правления администрация Г.Трумэна сделала важные шаги к формированию новой системы региональных отношений. Ее элементом должно было стать военно-политическое сотрудничество тихоокеанских стран с США, опираясь на которое Вашингтон рассчитывал предупредить изменение соотношения региональных позиций, которое сложилось к началу 50-х годов. Эти договоры прежде всего воплощали подведение итогов Тихоокеанской войны. В интерпретации угроз они были, скорее, обращены в прошлое, чем ориентировали на настоящее. Можно согласиться с мнением исследовавшего этот вопрос Ральфа Клофа, который считает: «...Договоры безопасности с Филиппинами, а также Австралией и Новой Зеландией были направлены на обеспечение американской помощи на случай возобновления японской агрессии. Следовательно, эти договоры нельзя считать результатом Корейской войны, да и в целом система договоров в тот момент никак не считалась барьером против коммунизма»¹⁷.

      В контексте нейтрализации японской опасности уместно рассмотреть еще два документа - советско-китайский договор 1950 г. и советско-японскую декларацию о нормализации отношении 1956 г. Договор о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи СССР с КНР, в сущности, развивал идеи, заложенные в договоре 1945 г. между Советским Союзом и правительством Чан Кайши. Правда, он продвигал отношения между двумя странами существенно дальше, поскольку прямо предусматривал обязательство сторон оказывать вооруженную поддержку друг другу в случае возникновения войны.

      Вместе с тем, договор сохранял прежнюю нацеленность СССР на отношения с Китаем как барьером против угрозы с юга. Как представляется, изначально этот договор для СССР был прежде всего антияпонским. В начале 1950 г., когда он был подписан, о японо-американском союзе речь шла только как о версии. Трудно было представить и характер будущего японо-американского договора как полностью лишающего Японию самостоятельной военной роли. Еще труднее было признать это. Логичнее было предположить, что источником опасности будет ремилитаризация Японии - ведь советская дипломатия в Восточной Азии тяготела к аналогиям с Европой, а ситуация вокруг послевоенной Западной Германии развивалась именно по такому сценарию. Тезис об опасности японского милитаризма был официальным аргументом советских политиков до «перестройки» (1985-1991 гг.)¹⁸.

      Представляется, что восприятие в США советско-китайского договора как антиамериканского - продукт переосмыслений, импульсом которых была демонизация КНР американской пропагандой в условиях антилиберальной истерии маккартизма. Японская сторона отдавала себе отчет в том, что именно Япония является гипотетическим противником, который имеется в виду в советско-китайском договоре. Его антияпонского компонента никогда не теряла из виду и китайская сторона, которая должна была денонсировать советско-китайский договор 1950 г., когда в 1978 г. она приняла решение заключить договор о мире и дружбе с Японией. Конечно, советско-китайский договор означал, что СССР не останется безучастным в случае китайско-американского конфликта. Однако это признание не дает оснований однозначно судить о том, какими могли быть реакции Советского Союза в таком случае. Многое зависело бы от того, насколько масштабным мог быть удар со стороны Соединенных Штатов. Во всяком случае, поведение СССР в период Тайваньского кризиса 1958 г., о чем будет сказано ниже, не позволяет считать возможную реакцию Москвы экстремальной.

      Договор с КНР не казался руководству Н.С.Хрущева достаточным средством нейтрализации Японии. В Москве понимали необходимость нормальных отношений с Токио, которые бы открыли путь к преодолению советско-японского антагонизма. Н.С.Хрущев учитывал подъем национализма в Японии и, следуя своей тактике сотрудничества с азиатским национализмом, предпринял попытку подыграть центробежным тенденциям в японо-американском союзе. При этом учитывалось, что срок действия договора Японии и США истекал в 1961 г., а нарастание антиамериканских настроений в стране, казалось, делало проблематичным его продление.

      История переговоров о выработке условий советско-японской декларации, в том числе в части, касающейся территориального урегулирования, описана в ряде работ советского периода, в которых дана вполне адекватная оценка и действий американской дипломатии, помешавшей Японии согласиться с предложенным Советским Союзом компромиссным вариантом решения территориальной проблемы. Стоит только сказать, что декларация 1956 г., вопреки государственной практике ратифицированная парламентом Японии и Верховным Советом СССР, создала разумную основу для переговорного решения остающейся до сего дня актуальной проблемы заключения мирного договора России и Японии. Предусмотренная ею передача двух из четырех спорных островов - Хобомаи и Шикотан - в контексте более широких договоренностей, гарантирующих ненанесение ущерба интересам безопасности России в Северо-Восточной Азии, позволила бы устранить источник региональной напряженности, значение которого при определенных условиях может резко возрасти¹⁹.

Попытка внедрения новой Попытка внедрения новой концепции «общей угрозы» и ее отражение в реорганизации отношений некоммунистических стран региона

      Администрация Г.Трумэна не смогла сделать других шагов к укреплению восточно-азиатской подсистемы. Едва успев завершить в 1952 г. процесс ратификации подписанных договоров, демократы перешли в оппозицию после победы на президентских выборах 1952 г. республиканца Д.Эйзенхауэра. Его курс трудно оценить однозначно. Настрой республиканцев на «отбрасывание» коммунизма ставил США в позицию ревизионистской державы²⁰, тогда как принятая его предшественниками концепция «сдерживания» была, скорее, оборонительной, консервирующей статус-кво. Но риторику стоит отделять от политики республиканцев. Эта политика, будучи, конечно, более опасной, чем та, что проводилась демократами, на практике была все же нацелена на избежание войны с СССР. Ядерная и (с 1953 г.) термоядерная мощь Советского Союза вынуждала американских политиков проводить грань между войной с СССР, с одной стороны, и силовым давлением на КНР, КНДР, Вьетнам и другие страны, которые США считали советскими сателлитами, с другой. Наличие дифференцированного подхода четко прослеживается в документах СНБ периода 50-х и 60-х годов. Главной угрозой американским интересам в Азии в них называется не Советский Союз, а КНР, а советская угроза рассматривается в контексте возможного вмешательства Москвы в американо-китайский конфликт²¹.

      Другое наблюдение косвенно подтверждает этот же вывод. Наличие в архивах не только окончательных вариантов президентских директив, но и промежуточных проектов, представлявшихся госдепартаментом, минобороны, ОКНШ, ЦРУ и др., позволяет судить, от каких кругов исходили импульсы, инициировавшие или умерявшие агрессивность официальных установок. При Г.Трумэне военные, как правило, выступали с радикальных позиций, а госдепартамент (Д.Ачесон) стремился сгладить опасные предложения. С приходом республиканцев ситуация меняется. Проекты госдепартамента (Дж.Ф.Даллес) становятся резкими, акцентирующими применение силы, а предложения минобороны - осторожными, допускающими переговорные решения и компромисс (с КНР)²². По-видимому, это связано с тем, что в 40-х годов военные оценивали ситуацию как неугрожающую для США и смело ставили вопрос о применении силы. Затем, на основании опыта войны в Корее и, можно предположить, докладов ЦРУ о советском военном потенциале, они выработали настороженное отношение к перспективам столкновения с «мировым коммунизмом» и стали урезонивать гражданских политиков, чрезмерно чутких к воинственной атмосфере в конгрессе и средствах массовой информации.

      Тем не менее, ужесточение политики при Д.Эйзенхауэре несомненно. Как отмечалось, при Г.Трумэне «тихоокеанский оборонный периметр» пролегал через Филиппины, Японию, о-ва Рюкю и Алеуты²³. После начала войны в Корее эта зона, как явствует из документов, была уточнена, и к ней добавились Австралия и Новая Зеландия²⁴. С приходом новой администрации в американских трактовках появился важный новый момент. В январе 1953 г. Совет национальной безопасности констатировал: «Соединенные Штаты приняли на себя обязательство считать, что нападение на Японию, Филиппины, Австралию и Новую Зеландию будет представлять собой нападение и на США»²⁵.

      Это повышало действенность американских обязательств в регионе, хотя вряд ли снижало порог военной опасности с учетом отсутствия возможностей у КНР как наиболее вероятного противника США атаковать эти островные государства. Более значимым было другое. Принимая такое решение, США фактически пытались «перекодировать» смысл своих договоров с Австралией, Новой Зеландией и Филиппинами: включение в один ряд с ними Японии, защиты от которой добивались эти государства, было попыткой убедить все эти государства в существовании в регионе общей угрозы. Таковой предлагалось считать гипотетическую опасность нападения со стороны Китая или СССР.

      «Оборонный периметр» США продолжал расширяться. В августе 1954 г. в «Обзоре политики США на Дальнем Востоке» для СНБ впервые было сказано, что его линия проходит через Тайвань. Южная Корея в него включена не была. По ее поводу в докладе лишь отмечалось, что она представляет собой «элемент, существенный для безопасности США»²⁶. Это отражало настороженность американской администрации к режиму Ли Сын Мана. США не доверяли Сеулу, опасаясь его попыток спровоцировать новый конфликт с коммунистами.

      2 апреля 1953 г. ОКНШ представил доклад о положении дел и возможном курсе США в Корее, в котором было установлено семь ограничений для действий американских вооруженных сил в зоне конфликта. Военно-воздушным силам запрещалось пересекать границы СССР и Маньчжурии, военно-морским - проводить операции в пределах 12 морских миль от побережья СССР и Маньчжурии. Не разрешалось проводить разведку в районе советско-корейской границы, пытаться организовать морскую блокаду КНР, привлекать к боевым действиям в Корее вооруженные силы Чан Кайши. Подчеркивалось, что решение о нанесении превентивного удара по Китаю может быть принято только лично президентом США и лишь в том случае, если американским вооруженным силам в Корее «будет угрожать катастрофа»²⁷. Этот доклад был одобрен и стал основой директивы СНБ N 147.

      Смена руководства в СССР позволила разблокировать²⁸ вопрос о перемирии в Корее. 27 июля 1953 г. под давлением СССР на Пхеньян и США на Сеул соглашение о нем было подписано представителями КНДР, Республики Корея и США. Правительство Ли Сын Мана до последнего момента отказывалось заключать перемирие и уступило только после того, как добилось от Вашингтона обещания подписать с Южной Кореей военный договор.

      1 октября 1953 г. Договор о взаимной обороне между США и Южной Кореей был подписан. По содержанию он соответствовал договору АНЗЮС и, подобно договору США с Филиппинами, предусматривал возможность размещения на юге американских войск (ст. 4)²⁹. Показателен комментарий, которым сопроводило подписание договора руководство США. Обсудив корейский вопрос, СНБ дал предписание «немедленно довести до сведения Ли Сын Мана - официально, и так, чтобы об этом знали другие члены южнокорейского руководства, - что если Южная Корея в одностороннем порядке начнет военные действия против китайцев или северян к северу от демилитаризованной зоны то: а) ВВС, сухопутные и военно-морские силы ООН ни прямо, ни косвенно не поддержат таких действий; б) вооруженные силы США не окажут военной или организационной помощи таким действиям; в) всякое экономическое содействие Корее будет тотчас прекращено»³⁰.

      Заключив серию военных договоров со странами ЮВА, США были вынуждены принять на себя основную тяжесть ответственности за их безопасность. Это не только отвлекало крупные ресурсы, но мешало их концентрации на более важных, с точки зрения американских военных, направлениях. Новые американские партнеры оставались слабо интегрированными между собой. В Европе способом уплотнения стратегической среды было объединение слабых государств в блоки. Министерство обороны США и ОКНШ весной 1954 г. в докладе «Стратегия выхода на позицию силы на Дальнем Востоке», представленном в СНБ, выдвинули идею «коллективного и эффективного» взаимодействия некоммунистических стран, авторы сформулировали предложения о создании многостороннего союза. Его предстояло использовать в интересах ограничения влияния Китая, а в более отдаленной перспективе и для «отрыва Китая от зоны советского коммунистического контроля»³¹.

      Предполагалось, что в блоке объединятся и развитые, и молодые государства. Участие последних было особенно важным, так как, по мнению Британии, речь шла прежде всего о создании блока азиатских стран, а не о союзе европейских держав для Азии³². Британская дипломатия прилагала усилия, чтобы привлечь страны, ранее входившие в состав Британской империи, - Индию, Бирму, Цейлон. США, рассчитывая на антикоммунизм А.Сукарно, пригласили к участию Индонезию. Но эти страны отказались присоединиться к блоку. Зато интерес к нему высказал Пакистан, желавший получить военные гарантии против Индии. Конфронтация с Индией не входила в планы организаторов, но Пакистан обещал привлечь к участию в союзе Цейлон, что казалось привлекательным с учетом стратегического значения этого острова. Однако план привлечь Цейлон не удался, а на вступление Пакистана инициаторы блока уже согласились.

      Договор был подписан в Маниле 8 сентября 1954 г. (отсюда его название - Манильский пакт)³³. К нему присоединились пять развитых стран (Австралия, Британия, Новая Зеландия, США, Франция) и три развивающиеся (Пакистан, Таиланд, Филиппины). Манильский пакт должен был бы противодействовать тенденции к сращиванию регионального национализма с коммунизмом в том виде, как это проявилось в Китае, Северной Корее и Северном Вьетнаме. Говоря иначе, задача состояла в вычленении собственно националистической составляющей общественного брожения в ЮВА и закреплении ее на некоммунистических (в идеале - на антикоммунистических) позициях при помощи оказания военной и экономической поддержки соответствующим силам. Но для выполнения такой функции пакт не был приспособлен.

      Во-первых, преобладание среди членов пакта неазиатских стран не позволяло ему стать силой, консолидирующей национализм. Кроме того, концепция пакта конкурировала с обсуждавшимися тогда идеями афро-азиатской солидарности и неприсоединения. Обе они были более привлекательны для освободившихся стран как свободные от ассоциаций с неоколониализмом, автоматически возникавших при упоминании об объединении под руководством европейских держав и США. В 50-х годах репутация Соединенных Штатов в третьем мире была не намного лучше, чем у такой старой колониальной страны, как Британия, и худше, чем у СССР, хотя и Советский Союз вызывал у молодых государств неприязнь (выразившуюся в их отказе пригласить его к участию в Бандунгской конференции Движения солидарности стран Азии и Африки 1955 г.).

      Во-вторых, США дали понять, что они не готовы выделять средства, которые могли бы служить дерадикализации местного национализма, насыщению его ожиданий и их канализации в умеренно-соглашательское русло. Но в таком случае значение пакта ограничивалось только военным взаимодействием.

      Американские политики считали революционные тенденции в регионе результатом экспорта коммунизма, а не выражением националистического нетерпения. Манильский договор виделся из Вашингтона как средство противостоянию коммунистическому - прежде всего китайскому - вмешательству во внутренние процессы в малых странах, которые, как предполагалось, не будь такового, сами по себе, без массированных затрат на образование и воспитание элиты, могли бы пойти по эволюционному, умеренному пути. Американский подход игнорировал и то, как китайский коммунизм воспринимался из самой Азии. В китайской революции и внешней политике КПК страны Азии видели торжество идеи антииностранного освобождения и возвеличивание азиатского государства, недавно униженного всевластием западных держав. В Азии Китай не воспринимался как марионетка Москвы. Это подтвердил дебют Чжоу Эньлая в Бандунге, ставший его личным триумфом и успехом китайской дипломатии.

      Противоречия между ориентацией США на противодействие коммунизму, с одной стороны, стремлением Британии учесть специфику настроений малых стран, с другой, и слабый интерес азиатских участников к формулированию военной угрозы в идеологических понятиях придали тексту Манильского договора двусмысленность. Антикоммунистический настрой США нашел в нем слабое отражение. В преамбуле ключевым по смыслу стало подтверждение права наций на самоопределение. Эта задало документу тон декларации о примирении бывших колоний с бывшими метрополиями (из трех азиатских стран-участниц не терял независимости только Таиланд), а не заявления соратников по предстоящей борьбе. После такой преамбулы упоминание о «любом потенциальном агрессоре» невольно приобретало оттенок многозначности: посягательства на независимость молодых государств могли исходить (и исходили) не только со стороны коммунистических, но и развитых стран. В Индонезии лишь в 1949 г. закончилась освободительная война против Голландии, а Франция всего за несколько месяцев до подписания Манильского пакта согласилась вывести свои войска из Индокитая, где до этого она вела войну в точности против тех принципов, уважение к которым было зафиксировано в преамбуле.

      Позиции договора (ст. 4) повторяют формулировки договора АНЗЮС. Новым в тексте было только упоминание (ст. 2) о праве сторон индивидуально или совместно с другими сторонами принимать меры для противодействия не только прямому вооруженному нападению, но и «подрывным действиям извне с целью подрыва территориальной целостности и политической стабильности»³⁴. Помимо скрытого осуждения колониализма, контекст преамбулы договора позволял интерпретировать его и как выражение морального обязательства США противодействовать вмешательству в дела региона со стороны внешних, нетихоокеанских держав - в том числе Британии и Франции. В том виде, как он был подписан, Манильский пакт казался антикоммунистическим документом не более, чем антиколониальным.

      Эта двусмысленность была очевидна для США. Поэтому Вашингтон сопроводил договор специальной оговоркой. В ней говорилось, что американские обязательства по ст. 4 (п. 1) будут иметь силу только при коммунистической агрессии, а в других случаях США обязуются вступать в консультации о принятии необходимых мер³⁵. Эта оговорка еще более подрывала эффективность договора.

      Наконец, особым протоколом действие договора было в одностороннем порядке распространено на Камбоджу, Лаос и территорию Южного Вьетнама. В принципе США (но не Британия и Франция) рассчитывали на присоединение этих трех новых членов в будущем. Но немедленно это сделать было невозможно, так как Женевские соглашения по Индокитаю, подписанные в июне 1954 г. (об этом будет сказано ниже), запрещали участие бывших французских колоний в военных блоках³⁶. При такой разноречивости подходов Манильский пакт вряд ли мог стать образованием, способным стабилизировать регион. На практике выигрыш США состоял в том, что их партнеры авансировали свое согласие признавать в будущем право Вашингтона по своему усмотрению вмешиваться в региональную политику³⁷.

      Заключительным штрихом в американской политике построения сети региональных альянсов в 50-х годах было подписание 2 декабря 1954 г. Договора о взаимной обороне с Тайванем. Это был договор того же уровня, что и между США и Южной Кореей или Филиппинами. Важно, что согласно ст. 7 договора, обязательства США будут распространяться на собственно Тайвань и Пескадорские острова³⁸. В этом реализовывалась принятая в 1953 г. установка США не расширять сферу своей ответственности в зоне потенциального конфликта КНР с Тайванем³⁹.

      Складывающаяся в регионе система отношений давала Соединенным Штатам организационно-политические преимущества, но не формировала «плотной» стабилизирующей среды. «Вертикальные» связи восточно-азиатских стран с США надо было подкрепить «перестраховочными» связями малых и средних государств между собой. Чан Кайши, чувствовавший свою уязвимость на Тайване, проявлял в 50-х годах активность, пытаясь добиться создания трехсторонних блоков с Японией, Южной Кореей и другими странами. Эти попытки не принесли результатов.

      В одном из аналитических обзоров Совета национальной безопасности в 1952 г. отмечалось, что «правительства и народы Юго-Восточной Азии имеют между собой мало общего, кроме географической близости, а также вновь пробудившегося национализма и антиколониализма»⁴⁰. Но эта констатация не побудила Соединенные Штаты к поиску взаимопонимания с национализмом в тех формах, в каких он возник в Восточной Азии. Встав на путь конфронтации с национально-антиколониальными движениями на том основании, что они приняли на материковой части Восточной Азии левые социальные доктрины, США противопоставили себя национализму. Попытка предложить американское видение региональной опасности как исходящей от коммунизма не могла быть успешной.

<<назад | далее>>

1. Изменение представлений СССР и США о путях укрепления региональной стабильности
2. Региональный национализм как вызов политике лидеров